ЖИЗНЬ
[избранная лирика]
Часть 1. Ранняя лирика
(стихи 1984-2004)
автоэпиграф:
Здесь было все: светила, облака...
Здесь были дали, заводи, озера...
Ветра и грозы. Годы и века.
Недоставало Голоса и Взора.
* * *
Это было давно. Это было с тобой
в баснословном году, у воды голубой,
где играла волна, и неслись облака
в вышине, и она не была далека,
и погода в июле была хороша,
и сверкала река, и дышала душа...
А потом это минуло. Это прошло.
Это стало - былое. Быльем поросло.
И душа на забвение обречена
и не вхожа уже в эти сферы она...
Но в каком бы затворе, в какой кутерьме
ни сходила б с ума - в Новом Свете, во тьме
Гефсиманской ночи, на лету, на бегу, -
все стоять оставалась на том берегу,
где неслись облака, голубела вода
и блажили в крови молодые года,
и пылала огромная роза в груди...
Ибо все еще было тогда
впереди.
* * *
До слуха нашего дошло:
Все это время время шло…
(В. Щадрин)
…А время шло, а мы не замечали…
Но виделось яснее с каждым днем
и будущее, полное печали,
и радужное прошлое, и в нем –
одно незабываемое лето
с лагуною и далью голубой,
и там – одна бесценная минута,
которая упущена тобой,
и там – одно неискреннее слово,
чтоб проросла, живуча и груба,
из крохотного зернышка былого –
огромная
разбитая
судьба.
* * *
О. А. Гуковской
Заядлую дачницу, ясное дело,
осенняя проза страшит.
И то, что над нами тогда шелестело,
уже под ногами шуршит.
И редкостной встречи счастливейший случай
вот-вот обернется бедой.
И бывшее облако, ставшее тучей,
обдаст ледяною водой.
И то, что сияло в лазури, когда мы
окно распахнули в июль,
сокроет от взора стареющей дамы
ненастья бесцветная тюль.
И день ожиданья окажется годом.
И под ноги ляжет земля -
как белая мантия с черным исподом
ушедшего в ночь короля.
* * *
...Так пел я. Пел и умирал…
И умирал, и возвращался
к её рукам, как бумеранг...
И, сколько помнится, прощался.
(Б. Пастернак)
Шепнуть: счастливого пути!
И, празднуя свободу,
в пустую комнату войти,
как в ледяную воду...
Метнуться наискось к окну
и, справившись со шторой,
увидеть улицу одну,
бродили по которой...
еще вчера, наедине,
под ливнем... а левее -
уже намеченный вчерне,
по краю - лиловее,
грядущий день - уже без нас... -
и тут же отшатнуться
назад, внезапно осознав,
что некуда очнуться...
что жизнь сторицею воздаст,
как новая Годива,
но никогда не воссоздаст
ночного негатива...
И эта изморось, родной, -
о нас она, однако...
И разрыдаться над одной
строфой из Пастернака.
И возражать, и ворожить,
и, втягиваясь в это,
хотя бы походя дожить,
хотя бы до рассвета...
* * *
Это видит ночная равнина
и бессонное небо над ней
(разлучившее ныне ревниво –
что недавно свело и сроднило),
и становятся дни холодней.
И – одна, в окружении сосен,
сотаинница этих тенет,
ты пойми: это, видимо, осень.
Это – осень, и выхода нет.
И бездонное небо – лилово,
и свята ностальгия твоя
на полночном перроне былого,
на студёном ветру бытия…
Где тебе остаётся – забыться,
незабвенные беды – забыть,
с несказанною болью слюбиться,
и погибнуть, и всё-таки – быть –
ненаглядной, и верной, и нежной,
и навеки чужою – женой.
С этой жаждой, уже безнадежной.
В этой жизни, как дождь, затяжной.
* * *
Спи спокойно. Былое - былое.
А грядущее - боль о былом.
Где свеча озарила, пылая,
полыхнув рыжеватым крылом,
две вот эти строфы без названья
о разлуке на пару персон...
И спокойно, как смерть, целованье.
И объятье спокойно, как сон.
гроза
Такая гроза! - отсидишься едва ли
на мокрой террасе, зажмурив глаза...
Не то что в ажуре - неясно - жива ли,
и кто ты, и где ты - такая гроза.
Но знаешь, не надо: с утра назревало.
Ползло отовсюду, корпело, росло.
Полдня лиловело, полдня нарывало,
терпело, скрывало... Теперь - прорвало.
И тут загибаешь. С полгода, похоже,
то горлышко нежило, будто ножом,
то тлело в утробе, то - кажется даже -
грешило пониже одним этажом.
Деталей не будет: испортился почерк.
И кто тебя заживо захоронил -
останется тайной, и в прописи - прочерк.
Хотелось честней - не хватило чернил.
И речь, извини, вообще не об этом.
Нельзя: амфибрахий. Слезливый размер.
Пиши о грозе, что, как будто обетом,
обидою связана с местностью “мир”.
И знай себе, за нос, негодница, водит,
понеже лютует, а лыжи вострит.
То тут, под ребром, поутру колобродит,
то там, за окном, ввечеру истерит.
______________
Такая гроза! Но за нею - такое
безбрежное море чистейших услад! -
и Нежности Небо, и Поле Покоя,
и Шепчущий, Каплющий, Мыслящий Сад.
С.
Моё дитя! Так много дней спустя
затем любви к тебе не отрицаю
и этой фразой воздух сотрясаю,
что та любовь была, моё дитя.
Затем и медлю в муке затяжной,
за давностью почти неощутимой,
что та была единственною темой
для сумеречной повести одной.
Но времени отлажен метроном.
Что не взошло - останется зерном.
Поговорим о чём-нибудь ином.
К примеру - о погоде, о футболе...
А не о нас. Тем более, что мне
тонуть отныне велено в волне
иной любви, гореть в ином огне
и плавно падать в бездну новой боли.
* * *
...О видении, что застит и день,
и в полуночи очам - как ожог.
Можно следуя за ним, аки тень,
мимо тверди пронести сапожок...
И в такую засандалиться даль,
и в такую переброситься весь,
где и Муза не рискнула б, резвясь,
да и Ангелу – кольнуло б едва ль...
Ибо не было вольнее плаща -
чтоб вот так, сквозь толщу лет, напролом,
непутёвою полою плеща,
будто миру помавая крылом...
Да и кудри эти свиты не здесь...
И усмешечка - нездешняя дичь...
Слепнут очи - да нельзя не глядеть.
И по следу, аки тень, не ходить.
* * *
Глаза и губы.
Лазурь и роза.
Роса и пламя.
Уйди, виденье!
Не надо рая
(в итоге - ада).
Лукавый ангел!
В окно темницы
не бей крылами!
Что серебристо -
как сажа, станет.
Уйди, не надо!
Пусть будет больше
бедой одною
(в пяту вросла та),
но будет меньше
одной виною,
по меньшей мере.
Лукавы лета.
Близка кончина.
Страшна расплата.
Убей желанье.
Забудь о пленнице,
о Фамари.
* * *
Тебе,
кто так уже
одинок,
что даже твердь рулит из-под ног,
тебе,
кто так уже
обречен,
что даже сам уже ни при чем,
тебе,
кто так это
повернешь,
что даже пальцем не шевельнешь, -
из пустоты
воровская
весть:
как ты –
вторая такая
есть!..
* * *
У стоечки бара, за стопочкой водки,
в осаде стервозныя метеосводки
(авральное вёдро и дующий ветер)
легко скоротать увядающий вечер,
воруя жратву и воркуя бок о бок
и не снисходя до кавычек и скобок...
Но этой сакральной, божественной дрожи
ты так и не выдашь, мой ангел...
Я - тоже.
июльская элегия -1
О, музыки неслыханная нега,
когда в одну симфонию слились
и это угасающее небо,
и эта грусть, и этот летний лес!..
И видит он один, как я скорблю,
как тяжко я, дитя, тобой болею,
как исступлённо я тебя люблю,
как жалко жду, как истово жалею...
И, как и он, и мы с моей любовью,
как и всегда, дитя, в такие дни,
светло, безукоризненно одни,
и чопорны, и чужды суесловью...
И горние сливаются потоки
в безмолвной и бессмысленной мольбе...
И музыка становится в итоге
фигурой умолчанья о тебе.
И немота, чей лик многоочит,
становится единственною темой
и кажется уже необратимой...
Но - веришь ли, дитя! -
она звучит.
эхо - нарциссу
Сообразно веленью высшей воли,
без устали скитаться по лесам,
среди эпизодическия роли
печально вторя смертным голосам, -
казалось бы, достаточно сурово
такое наказание богов,
чтоб не было назначено второго,
тягчайшего, - невидимых оков
больной любви без тени упованья,
с летейскою водицей на десерт,
да хищного, хмельного любованья
мучительною лепотою черт,
из глубины полуденного лога,
где нет пути из темени во свет,
да жалкого подобья диалога,
где ни словца - не велено - в ответ...
Увы, Нарцисс! - ни боги, ни герои
не вынесли б такого и на треть.
Лишь женственность способна в этой роли
не потеряться и не умереть.
Но горше - знать: мгновение спустя,
мечта моя, моя мифологема,
блистательная статуя, дитя,
всё это ненавидящее немо,
в разгаре виртуального сраженья,
в пылу оргиастической игры,
убьёт тебя твоё же отраженье,
Кипридины поправшего дары.
* * *
Как смеешь ты её не узнавать!
Как в ней родства решаешься не видеть!
От нежности над ней не изнывать
и ненависти к ней не ненавидеть!
У госпожи воруя вечера,
прельстясь её болтливою служанкой
да откупаясь милостыней жалкой,
где все богатства мира - мишура!
Гадая годы, с вечностью на-Вы, -
бела ли кость и суть - не антипод ли,
где на счету у будущей вдовы
и полмгновенья, прожитые подле!
Как смеешь медлить, недоумевать
и сомневаться, глядя исподлобья, -
твоё ль оно - и всё не узнавать
подобья твоего, её подобье!
к орфею
...И странствуют, не совпадая,
два сердца, сирых две ладьи,
ямб ненасытный услаждая
великой горечью любви.
(Белла Ахмадулина)
Средь торжествующего воя
(как и положено: война!)
меня задела за живое
Жизнь Безоружная одна.
Среди грохочущих херовин,
средь этой смури мировой -
о, ей одной - с моею вровень
пройти по финишной кривой.
Неприбрана и непригожа
(как и положено: пиит!) -
она единственная вхожа
в мой недвусмысленный Аид:
одна она с сетьми не выйдет
на дичь, идущую ко дну...
одна она меня Не Видит...
Но вижу я - Её Одну. -
Как розги Божии срывает.
Как полыхает и парит.
И пусть к другим она взывает -
она - со мною Говорит.
* * *
Я - страница твоему перу...
(М. Цветаева)
Береста - не волглые поленья...
И давно должна бы догореть...
А какое длительное тленье!
Смилуйся, возьми хотя бы треть!
Не себе (не жду уже, Адаме!) -
на себя (без выгоды болит)…
Ну - сквознёт?! -
неделями, годами
верою одною - не делами,
тако воспитуемое, пламя
полсалима вмиг испепелит!
* * *
Не зарься, друже, душеньки не грей
нужды моей сверхлёгкою наживой
в тебе, мой делирический герой,
насмешливый, и страждущий, и лживый!
Бо и во аде (вверг - пережила ж!) -
как и тогда, в Эдеме, - дерзновенна.
И гибелью плачу за эту блажь.
Но - верь мне: эта гибель - вдохновенна!
* * *
Пенье моё - не петля -
нить ариаднина, воин! -
тьмы подъяремной войти
в миносов лабиринт...
верою препобедить
робости ярого зверя...
выйти на голос земной...
неги небесной вкусить...
еюже силы снискав -
петь партитуру сиротства,
Бахусу деву вернуть -
в цепкие лапы родства...
* * *
Слаще хвалы, Эвридика,
детского лепета лета
страшная лепота эта
слепо влюблённого лика...
Прошлого, пропасти просит,
хоть и незримо, объятье...
Выйти б, без робости сбросив
плоти нелепое платье,
как из пустыни - к воде бы...
Да стерегут эту пропасть
злющие старые девы -
Клото, Лахесис, Атропос.
Лишнюю петельку спустят
в конспиративной прядильной -
и, хоть умри, не допустят
коечки той запредельной.
Близости дали и дали.
Над наготою узора
остро взлетающей стали
неотразимого взора.
Братства мерцанья и мрака
(ибо худая завеса -
глина - для таинства брака
душ за спиной у Зевеса).
Будто иглою - по глади,
битвы тревоги и тверди,
власти и слабости, ради
сладости маленькой смерти,
смазавшей всё наносное,
чтобы парило над бездной
смертное наше, земное
в той колыбели небесной
и, не терпя партитуры,
вместо живого трофея
вечно терзала Орфея
тень Уходящей Натуры.
вне фабулы
1.
...Живу тобою (вне судьбы,
вне участи живу).
В бреду, в борьбе, в шагу - ходьбы,
на воле, наяву.
На пьедестале, на виду,
вне всяческих табу,
в твоём полуденном саду,
в хрустальнейшем гробу.
Вне всякой логики, канвы,
вне фабулы, живьём,
буквально вспарывая швы
на саване своём.
Давясь водою забытья
в лачуге нежилой.
Латая дыры бытия
лирической иглой.
Не чингисхановой казной -
иссохшею лозой.
Не то - той самою, земной,
незримою грозой
подбитою на полпути
в Господень Вертоград
бесплодною - как ни верти -
смоковницею, брат.
Ничьею яблоней в цвету.
Смородинным кустом.
На полпути в ту пустоту,
которая - потом.
И я не вижу (полусвет)
с уверенностью всей -
найдёт ли Гамлет свой ответ.
Придёт ли Елисей.
2.
Живу с тобою - вне судьбы,
вне участи живу.
В одном эльфическом лесу,
в нетварном шалаше.
Хожу с тобою по грибы.
Цветы с тобою рву.
Как воду в пригоршне, несу
Доверие Душе.
Плыву сквозь годы, во плоти,
с оливою в руке,
раба любовной ворожбы,
в астральном челноке,
рекою Млечного Пути...
Прокалывай и ты
слепые ягоды Судьбы
соломинкой Мечты.
3.
...Увы! А ведь ещё вчера -
обилие дорог,
чарующие вечера,
кастальский ветерок,
вдали пастушеский рожок,
нескошенный лужок... -
И вот уже оно, дружок, -
как памяти ожог.
Сахара заднего двора.
Суровая жара.
Увы! -Но ведь ещё вчера!..
-Пойми: уже вчера!
И кровь, как лава, горяча...
И ссадины саднят...
________________
Финал. Оплывшая свеча.
Молчание ягнят.
подземная песнь
...где пасёшь ты где отдыхаешь в полдень
к чему мне быть скиталицею возле стад
товарищей твоих гражданепассажирынаприбывающийпоезд
всторонуцентрапосадкинебудет
просьбаотойтиоткраяплатформы я Нарцисс Саронский, лилия долин!
встань возлюбленная моя прекрасная моя выйди
вот зима уже прошла дождь миновал перестал
доколе день дышет прохладою и убегают тени
осторожнодверизакрываютсяследующаястанцияохотныйряд
на ложе моём ночью искала я того которого любит душа моя
гражданепассажирыпривыходеизпоезданезабывайтесвоивещи
встану же я пойду по городу по улицам по площадям
овещахоставленныхдругимипассажирами встретили меня стражи обходящие город
сообщайтедежурномупостанции не видали ли вы того которого любит душа моя искала я его и не нашла
со мною с Ливана, невеста, со мною иди с Ливана!
спеши с вершины Амана с вершины Сеира и Ермона
гражданепассажирыпереходнакольцевуюлиниюзакрыт
поднимись ветер с севера и принесись с юга повей на сад мой и польются ароматы
его поездследуетдостанции пришел я в сад мой сестра моя невеста
поел сотов моих с медом моим
я скинула хитон мой как же мне опять надевать его и с рук моих капала мирра
осторожнодвери
отперла я возлюбленному моему а возлюбленный мой повернулся и ушёл
избили меня изранили меня сняли с меня покрывало стерегущие стены
оглянись оглянись Суламита оглянись оглянись и мы посмотрим на тебя
что вам смотреть на Суламиту как на хоровод Манаимский
гражданепассажирыстойтесправапроходитеслева под яблонью разбудила я тебя
положи меня как печать
на сердце твоё как перстень на руку твою ибо крепка как смерть любовь
люта как преисподняя ревность
запрещаетсябежатьпоэскалатору беги возлюбленный будь подобен серне
или молодому оленю на расселинах гор!..
элегия
В ослепительно-пустых небесах,
в этой царственной Пустыне Пустынь,
я сойду с его ладони, как тень,
и ступлю на раскалённый песок…
И, робея, побреду, как дитя,
изумлённое лицо опустив,
с Казнью Казней в окаянной груди,
с Песнью Песней в утомлённых устах…
И – ни слова (даже смертно скорбя,
золотистые целуя следы) -
Кто возвёл меня сюда для себя
и оставил, не оставив воды…
Чтобы залежи – тяжеле – нельзя –
одолела на Господних весах
Одиночества страстная стезя
в ослепительно-пустых небесах.
поэт
1.
…Жизнь узелка не завязала,
и вновь – как выдумка – зима…
И умозрительного зала
внимательная полутьма,
как многоопытная сводня…
И та же вкрадчивая дрожь…
И ты – особенно сегодня –
неосмотрительно хорош.
И пусть вокруг – всё те же стены,
но что-то вящее нет-нет –
сверх церемонной мизансцены
«Стихи Читающий Поэт» –
в мирок умильный и кромешный
(ленцой эльфическою, что ль,
иль серафической усмешкой)
сквознёт - и – на его, зашторь!
Чело, приподнятое гордо…
Но – как петлёй перевито
твоё страдальческое горло
(боюсь – расплатою за то,
как неподкупно это пенье,
смертельна драма этих рук,
за те лазоревые перья,
о, мой непоправимый друг!)…
И (трелью выверенно-рваной
полмира за душу берёт!) –
уже неисцелимой раной –
проговорившеюся – рот…
2.
Рук не тяни, поэт,
рта не труди.
Мзды у богатых нет –
ты и не жди.
Больно – а ты молчи,
не голоси.
Жалости в здравых нет –
и не проси.
Страшно – а ты терпи,
не трепещи.
В сильных пощады нет –
и не ищи.
Не под ногами твердь –
над головой.
Гибнущего поймёт –
еле живой.
послание в эфир
Древо Смерти. Но - Комната Смеха.
Неподдельный и подлинный ад.
Бывшей музыки слабое эхо.
Фонотека реприз и рулад.
Но незримо толпою поддатой –
что сокрыто во мраке ветвей.
Где царит Понятой, Соглядатай,
там уже не живёт Соловей.
Камарилья тимпанов и лютен…
И сикеры – с лихвой, через край…
Но, наверное, будет безлюден
Алигьери дарованный рай.
Потому так и трудно (о теле)
неподатливых век не смежить,
шелохнуться, подняться с постели,
выйти из дому, видеться, жить,
что не глиною вечности служишь,
но строфою, строкою, стопой…
Что ничто не случается, слышишь!
Но Ничто Не Кончается.
Пой.
* * *
Не поспешая
уйти навеки
за двери века,
всё вопрошая
о человеке –
у человека,
стезёй земною
бреду убого,
ища блаженства…
И точно знаю,
что кроме Бога –
нет совершенства.
Закроет книгу –
и позабудет
чужой и близкий…
Взываю – к Богу.
Но пусть Он будет –
в твоём обличьи.
* * *
Под живописью цветною,
где зримо тобой одною
исконное полотно,
на выдуманной планете,
под выдуманной луною –
не выдумано одно:
вот это твоё стоянье
над люлькою ледяною
прекрасного мертвеца.
Да – зримо тобой одною –
отчётливое сиянье
вокруг одного лица.
* * *
Так нет тебя, сияние само,
что эта тьма, уже неодолима,
легла окрест, как дантова долина,
удвоенная ремою трюмо.
Скажу ещё: так нет тебя, душа
моя, что и моя – уже бездушна
хоромина, бесплотна и воздушна,
войти в твоё отсутствие спеша.
Чтобы ничто насельницу тенет
не единило с негою дневною…
Скажу ещё: так нет тебя со мною,
что и меня со мною больше нет.
…Но иногда, в беспамятстве топя
химеры нарождающейся жажды –
мне кажется, что всё-таки однажды… –
так подлинно… – как ныне – нет тебя.
в метро [к Орфею]
Я столько лет – одна, среди теней,
такою же невзрачнейшею тенью,
но остальных – согбенней и темней,
обречена посмертному смятенью,
озарена ущербною луной,
подобна молчаливому растенью,
почти забыв о музыке земной,
ютилась здесь, в развалинах Аида, –
что я не вижу – кто передо мной,
лишённый и величия, и вида,
мелодией безумной и больной
тревожит воздух вечности ночной…
_________________
Увы, Орфей! – но та, былая, боль
чужда ушедшим смертною тропою…
Да ты и сам, нетвёрдою стопою
сошед сюда, не вступишь в этот бой,
когда, влеком невнятною мольбой
и вторя ей такою же мольбою,
но видя только мглу перед собою,
вновь не увидишь – кто – перед тобой…
* * *
Гамлет, не надо правды.
И правоты – не надо.
Ибо и жженье гнева –
всё ж не больнее боли.
Если я и звоню тебе –
то из такого ада,
где униженье, мальчик,
уже не играет роли.
Если и погрешаю
перед Отцом и Сыном,
если долги и множу
как-нибудь под луною,
то уж никак – не этим,
в муке произносимым,
сдавленным от волненья:
поговори со мною...
И не виной – дозваться,
спутав часы и числа, –
в недра земли влекома,
камнем уйду на дно я…
И не за то судима
буду, что в с ё н е г а с л о
э т о л и ц о в о м р а к е,
радужное, родное…
* * *
Ты прочь отправлял меня – всеми
незримыми поездами,
тропами потайными,
пеклом и холодами,
страждущими пустынями,
людными городами,
семирамидиными
неслыханными садами…
Я же вспять к тебе возвращалась –
всеми ночами, днями,
вьюгами затяжными,
ливнями и огнями,
бликами, облаками,
сполохами, тенями,
склонами, соловьями,
кронами и корнями…
_________________
Ибо в тебе сокрыты
все радуги и дороги.
Прочь от тебя, похоже,
вывезут только дроги.
Пало и в эту глину
семя Господня сева.
Как ни гони – не сгину.
Ибо мне имя – ева.*
____________
*жизнь (книга Бытия).
* * *
Рискуя каждый божий день –
как без вести пропасть,
иду бок о бок, аки тень,
посмевшая упасть
[забыв, как Ева, обо всём,
что – взято! – наяву] –
ничком – в твой волглый чернозём,
лицом – в твою траву;
зеркаля [выгнется рука ль,
подвигнется пята ль]
твою лихую вертикаль –
в мою горизонталь;
твоею ношей – тяжела,
подобия ища,
лекаля лирику крыла –
сквозь куколку плаща;
внимая смертному суду –
как ангельской трубе,
как эхо, вторя в том аду
то брани, то мольбе;
меж этой перстью и тобой
держа неравный бой, –
твоей неторною тропой –
на Божий водопой.
Спалив последние мосты.
Безропотно терпя
всю эту муку немоты –
как м у з ы к у т е б я.
сестре по перу, вышивающей птицу
Тебе не пренебречь
отвергнутою тою,
чьи вышколены дни
и выскоблены сны,
но странного родства
последней правотою
чьи сумерки ещё,
поверь, озарены.
И тонкая игла
забыта в тонких пальцах,
и зыбкое лицо
души не выдаёт…
Но та ещё жива,
распятая на пяльцах
синицею ручной.
И всё ещё – поёт.
И нижет времена
настойчивою нитью
от каждого стежка
крепчающая речь.
Безадресна она.
И к этому событью
причастностью твоей
тебе – не пренебречь.
* * *
Вторжению сродни,
как некое окно
среди любых иных
[вполне буквальных] окон
мне застит эти дни
видение одно:
над ангельской скулой
волнующийся локон…
И плавящийся лоб,
и близящийся взгляд –
из бездны одного
бессилия взывая…
И будто бы «Забудь
навек!» они велят,
а кажется – «Пребудь,
вовек не забывая!».
И свиду – как всегда –
земные эти дни
несбыточному Дню
Свидания сродни.
* * *
– Чего же я ищу, надменный этот рот,
как чёрная дыра, очами пожирая!
Каких ещё сиротств, ударов и утрат,
какого вероломства, варварства и рая!
Ведь вот уже и свет осмысленности льёт
сквозь тусклое стекло мерцающего Царства…
И мне ещё во мне – чего недостаёт, –
какого торжества, неистовства, коварства, –
что всё ещё ропщу и с этого лица
прошу живой воды в пустыне мирозданья!..
__________________
– Свидетеля ищу.
И Сына. И Отца.
И мига Рождества.
И чуда Оправданья.
кастору
Как дерево, над городом расту –
горбатое, огромное, больное…
И полню дрожью эту черноту,
что здесь разверста меж тобой и мною –
как некая неистовая месть
всему тому, что в нас с цепи срывалось,
вопило: «пить!», упорствовало: «есть!»,
за желторотый ор, за злую алость
двух детских горл, за их галдящий глад, –
тысячеруким, ропщущим уродом
объятие распрастываю над
очередным и очевидным адом
разъятости… а помнится: Сиам,
бесспорный полдень, явное сиянье…
И – лезвие, разящее слиянье,
вторженье мрака, жуть, пернатый гам,
двоенье воль, распятье полюсов,
слеза стыда… А дальше – только это:
мой безутешный, неизбывный зов,
твоё –
в ответ –
отсутствие ответа;
следы борьбы, и всюду – от и до –
неряшливо сереющие перья…
И – как дыра в чащобе межреберья –
уже немое, мёртвое гнездо…
пентакль
1.
Я муз отверг у бездны на краю...
(свящ. Константин Кравцов)
Всё – Музою... Лишённою лица,
телесности, судьбы, прикосновенья... –
Стеная на краю исчезновенья.
Глаголом жжа безвестные сердца.
Единственного – в призрачном бою
[вот-вот обоих под воду утянет!] –
не добудившись – всё ещё пою
у бесноватой бездны на краю –
тебе, непотопляемый Титаник.
2.
Всё – Мукою... – колеблющею хмарь
аида ли орфеева, шеола,
лишённою обличия и пола
туманностью по имени Фамарь,
бесплотной тенью [некогда – жены],
ходячею тщетой одушевлённой,
воспоминаний мутью воспалённой,
бесцветной взвесью собственной вины...
Сиреною, поющею тому –
плывущему из тьмы в другую тьму.
3.
Всё – Негою... живущею средь тех,
вполне телесных, призраков... Всё – некой,
вполне бессмертной, Нежностью, всё – Негой,
Беседы в ослепительных сетях.
Когда созвучье – крепче, чем объятье.
И много подвенечнее, чем платье.
4.
Всё – Девою... С девическою верой.
С девическою розовостью щёк.
Со свежеперепиленною веной.
И – что ещё... точней – о чём ещё б?.. –
Да, вот ещё: с улыбкою невинной,
на деле вопиющею: гряди!
И с некою нетленной сердцевиной
[жемчужиной лежащею в груди].
С рукою забинтованной [как с местью –
во времени застрявшему известью].
5.
Всё – Фразою... Бегущею строкой,
бегущею сквозь призрачное Время,
влекомой ослабевшею рукой
куда-то мимо косности мирской...
Зажатым ртом и пляшущей щекой
взывая «дай мне имя, дай мне имя!» –
к тому, кто мог бы – богом, а пока –
такая же бегущая строка...
елене
Не меж, а мимо:
Харибды, Сциллы.
Молчанья, речи.
И средств, и цели.
Покамест руки
и ноги – целы.
Покуда своды
не замерцали
особым светом…
Минуя хором:
смурную фабулу,
мутный фатум,
пустынный берег
и людный форум.
Не медля боле
ни в том, ни в этом.
Плывя помимо –
с ногами в кресле –
бессилья брани,
равно и братства,
равно минуя
и до и после,
раз нет ни времени –
разобраться,
ни силы – выжать
из этой [чёрт-те
о чём] комеди
ни капли – толка,
на грани жизни,
на грани смерти –
люби, Елена.
Люби – и только.
этюд-1
…В том имени дольнем, помимо беды,
схоронено было немного воды
[немного правее полярной зимы,
горчайшего мёда и дымчатой тьмы].
И многие годы в пустыне лица
мерцали озёра и звали пловца –
войти в эти воды, себя не беречь:
два озера взора и озеро-речь…
И вторило немо: останься, постой! –
бессонное зеркало в зале пустой,
тревожное зеркало – та же вода,
зовущая – плыть неизвестно куда…
Чтоб стыли среди ледяной полыньи
русалочьи руки, ему – не свои,
уже увядая, нигде и везде, –
две миртовых ветви в летейской воде.
этюд-2
…Взовьётся возглас раненой сирены
над бледною скулою белой ночи,
как бархатное крылышко, рождая
чернильное, мучительное пламя…
сорвётся в бездну самый лучший голос…
и с детскою улыбочкой обиды,
безропотно – назад, в немое семя,
уйдёт росток любви неутолённой…
_________________
Дитя моё, тебе – мои молитвы,
к тебе моя – пустынею безводной
душа взывает: Куполом Лиловым,
Далёкою Холодною Звездою
в её безумном зеркале – останься!..
последнее
Тебя настолько не было и нет,
что и меня теперь уже не стало…
(автоэпиграф)
…Не женщина – исчерпанная тема.
Глухая тьма. Сухая хризантема.
Безмолвия сугубая эмфаза.
На полуcлове прерванная фраза.
Музыки сфер невнятная фанера.
Бессилия безрукая венера.
Бессонницы бескрылая сильфида.
Виктория разобранного вида.
Раба любви, лишённая наряда.
Её необоюдности наяда.
Инкогнито её хитросплетений.
Незнамо кто без имени и тени.
__________________
В начале было слово. Означало –
тупую боль, которую качало,
как колыбель, над бездною былого…
Мне имя – Боль.
И более – ни слова.
* * *
…И любовь голодна, как смерть.
(Виктор Куллэ)
У любови недолог век.
И когда от неё умру –
ни одна ледяная ветвь
не шелохнется на ветру.
И не глянет с небес луна
в угасающие глаза.
И из глаз твоих ни одна
не прольётся, дитя, слеза…
И не вышлет благую весть
безответная эта твердь…
___________________
И зима – холодна, как месть.
И любовь – голодна, как смерть.
* * *
Не стой на пороге, не вскидывай лика
в безлюдные дали, взыскательно щурясь:
ты стольким сказала «прощай», Анжелика,
что вряд ли судьба разорится ещё раз.
И не пособит ни природная живость,
ни тайная жажда, ни явная жалость –
чтоб несколько менее резво бежалось
её беспрерывной проверки на вшивость,
её безупречной, беспримесной мути,
тоски заоконной, распутицы вечной,
интригу, вполне бытовую, по сути,
сводя к истерии, вполне человечной,
с назойливой думою – не спасовать бы,
когда домотает грудная хвороба,
усвоив, что жизнь – не цыганская свадьба –
китайская пытка любовью до гроба.
И ты – не на том, а на этом пороге
помедли, уняв нерезонное рвенье. –
___________________
Никто не прибудет по этой дороге,
ведущей в грядущее исчезновенье.
два стихотворения
1.
Ты прости меня, ангел мой,
что свечою чадила злой
да с забористою рифмой –
как с отравленною стрелой –
выходила, как на врага;
препирающимся пером
эти вспахивала снега,
грудь распахивала ветрам;
как силки, словеса плела,
не смежая бессонных век…
Тяжела я тебе была.
Ты прости меня, человек.
И ещё и за то прости,
что мрежою – не удержать,
и объятия – не спасти,
и забвенья – не избежать… –
Отойти, запахнув пальто.
Удалиться – и все дела.
_________________
И прости ещё и за то,
что – за ангела – приняла!..
2.
Как из дома уходит – в хлам
охмелевший незваный гость,
как и сам он идёт – на слом,
как из горла выходит – кость,
как на стадо выходит – волк,
с голодухи осатанев,
из осады выходит – полк,
и – по капле – уходит – гнев,
как выходит и вкось и вкривь,
а вернее – одно из двух,
как из раны уходит – кровь,
как из глины уходит – дух, –
раз не до смерти дорога –
медью вырони из горсти!
в шею вытури – как врага!
райской птицею упусти!
в люди выведи! где нога –
не ступала! на полпути
сбрось, как ношу – в пески, в снега! –
как угодно – но дай уйти.
* * *
Как нежданный подарок небес – это хмурое, строгое, взрослое лето.
Как надежда на чудо – уйти на покой, отыграв эту драму «на дне»
(океана отчаянья, моря мороки, стоячего боли болота).
Пересечь, наконец, рубикон отреченья на бешенства белом коне.
Укатить на фазенду к свекрови, к Москва-реке с рябью, к реальности с явью.
Одолеть изуверскую изгородь, эти засовы, прибраться в избе.
И отведать горячего чаю – с брусникой, с черникой, с печалью, с любовью…
Но расстаться – с чудовищной ношей надежды, и больше –
не рваться – к тебе.
* * *
…А я живу – ослепшею улиткой
судьбы, её заблудшею подлодкой
[и там уже немерено – воды]…
А ты живёшь – как редкостная рыба,
плывущая по линии отрыва
в глубины Леты, лексики во льды…
А я живу – как реквием играю.
Красноречиво шествую по краю.
Но всё ещё не падаю – стою –
взята за горло собственною песней…
Она – сильней. Но я её – телесней.
И ей меня – не сбыть небытию.
* * *
Что в этой сутолоке тел –
одна душа, без тела!..
А ведь и ты – не так хотел,
и я – не так хотела:
в руке б – рука, до райских врат, –
воскресшей Беатриче…
Но робки руки были, брат.
И редки были встречи.
А между тем – уже века,
в неслыханнейшей сини,
какие плыли облака
и птахи голосили!
как сберегали от беды
всевидящие своды,
благоуханные сады,
сияющие воды!
как бесновались – от души –
божественные грозы!
И – видит Бог – как хороши,
как свежи были розы!
___________________
…И было утро, день шестой –
цвело, слепило красотой…
А стало – мраморной плитой
да траурною урной
в одной могиле золотой…
Пера забавою пустой.
Писчебумажною тщетой.
Мурой макулатурной.
* * *
Содружество живое –
как таковое –
прекраснее и крепче
печатной речи.
Раз реку эту Божью
сковало ложью,
значительно честнее –
проститься с нею.
Спеша к Первоначалу,
пристать к причалу.
Уйти, оставив миру
больную лиру.
И стать – как этот полдень,
что преисполнен
безмолвия, но весь он –
как Песня Песен.
___________________
Потеря эта, Дима,
неизгладима.
Но музыка Забвенья
сильнее рвенья.
* * *
Тут – видит Бог – никто не виноват.
Вот разве слог – слегка витиеват
и не к лицу простому откровенью:
и предана была – а предала.
И так же точно предана была.
Что ныне
прочно
предано забвенью.
Клодия – Катуллу
Вечное Вчера,
лгущее в крови.
Вервие нутра.
Лезвие любви.
В персти, взаперти,
явною войной -
действо Девяти -
ради той, одной.
Взгляд её устал.
Рот её багров.
Жжёт её Катулл
во жаровне строф.
[Больше – потолок.
Очереди хвост…]
_______
-Правь её, как слог,
плавь её, как воск,
плачь по волосам…
Но не обессудь -
хищную, как сам,
воскрешая суть.
* * *
Это – большее, что могу:
отпускаю тебя, беги.
(Елена Лапшина)
Саламандрой – на угольях,
целомудрия в вереях,
возгорания на краю –
будто вкопанная – стою.
Горячо – с головы до пят.
Вот и очи уже – шипят.
Вот и шкура – почти зола
[несгораемая – была].
Да не тает в груди – ледок.
Да и в голосе – холодок...
Уж и волосы – все в снегу...
_______________
Это – большее, что могу.
* * *
-Тепло ли тебе, девица?
-Никак.
Где отогреть - мой ангел не вникахъ.
Зато, со льдом мешая угольё,
за пазухою шарило жульё.
Ввиду чего и шкура в январе -
верх щегольства: дырина на дыре.
Чьи ране идеальные меха
днесь, ангел мой, - реальная труха.
Да что меха! - всю душу, ангел мой,
поела поэтическая моль.
А штопальная ржавая игла
сочувствия, увы, не помогла.
эсхатологич.
В этой тюрьме, откуда уже заранее адовы зримы круги,
в этой войне, где все уже, без разбору, загодя полегли вы,
девы, те, что притворно нежны, коварны, мелочны, близоруки,
юноши, те, что тяжко больны собою, мнительны, боязливы,
в этой, с виду, стране, на деле - в этой огромной одной таверне,
в это смутное время, этой самой зимою, в именно этой
связи я мертвецки пьяна, мой ангел, дабы тобою не быть убитой.
Ты же, дабы остаться живу,
и эту весть обо мне отвергни.
февральская элегия
Аще бы я была бабочка -
я бы порхала с цветка на цветок,
открывая твоим очам игру неземной слюды...
Аще бы я была - озеро -
я облегала б тебя, ликуя,
нездешней прохладой в полдневный зной...
Аще бы я была яблоня –
я приносила б тебе год из года
сладчайшие, алые, глянцевые плоды...
Аще бы Силы Небесныя мя
сквозь годы невзгод отпустили вспять -
я ныне нежной была бы тебе женой...
Но и здесь и теперь, мой ангел,
аможе сослепу угодила глина моя,
в этом граде, забытом Богом, лютой этой зимой,
идеже толстою коркою льда покрыта живая иногда гладь,
от стужи хрупки крыла, смятена душа моя всклянь,
кожура болит,
биема плетьми метелей, борима всеми ветрами,
да и тобою присно пренебрегаема, ангел мой,
прозреваю обаче мысленным взором
нездешнюю рябь, изумлённый лик и в ветвях,
расцветших до срока, - мелькание нимфалид...
* * *
Холодно, милый, холодно!
Зимнее всюду, снежное.
Гладко отполированное.
Ладное, твердокаменное.
Умерло, милый, умерло
юное наше, нежное,
тайное наше, кровное,
ясное наше, пламенное…
Надо ли, милый, силиться, –
перекликаться, мыкаться!
Еле живёшь, израненный.
Еле хожу, усталая.
Некуда, милый, выплутать.
Незачем и аукаться.
_________________
…Старчество твоё раннее,
Блажь моя запоздалая…
попытка верности
Руки, которые не нужны
Милому – служат М и р у.
(Цветаева)
Всей сердцевиной знаю,
всею тоской утробы:
смертна любовь земная.
И по всему – пора бы –
медля на этой тризне,
бдя над её могилой,
смолкнуть уже – о жизни:
жизнь молчалива, милый.
Смертна любовь земная.
И вероломна – память…
Но – достоверно знаю:
пусть и высоко – падать,
пусть и нельзя слабее –
голос, и крылья слабы, –
с нею – дана тебе я,
а без неё – была бы
вымученной женою
целому миру, милый.
Стелою соляною.
Мукой окаменелой.
Пусть – окаянство дрожи,
сумерки да метель в ней –
с нею – смертельно, друже,
да без неё – смертельней.
2.
…Бресть, увядая, сквозь года
в полутоске полуслепой –
той, никогда и никуда
не выводящею тропой,
и без конца соединять
доверья рвущуюся нить,
и ничему не изменять,
понеже нечем заменить
и не из чего выбирать –
где – как и прежде, так и впредь –
тебя любить – как умирать,
а разлюбить – как умереть…
За что – не спрашиваю: путь.
(Зов – не застыть, причина – петь)…
И приведёт куда-нибудь…
Дожить – успею ли успеть!
nonsens-1
Пойми, - не беглая холопка
и не безродная раба!
И - вон она - прямая тропка
туда, на вольные хлеба!
И не с того колени слабы,
а руки падают плетьми,
что не нашлось для вздорной бабы
дружка меж добрыми людьми...
Пойми, - ушла б! (один из тыщи ж!
и хуже нет - чужое брать) -
не мешкая! следа не сыщешь!
(так зверь уходит умирать) -
ушла б! - бесследно и беззлобно
(сам Бог с пути б уже не сбил) -
когда бы ты не так подробно,
не так взыскательно и жадно,
беспомощно и беспощадно,
не так отчаянно – любил.
nonsens-2
Стакан воды, а рядом –
Сухая роза…
(И. Свечникова)
Сразиться средь этой юдоли земной
с её полутьмою, давно неродной,
с её маетою, сполна отжитой,
с её венценосной, державной тщетой!
Сразиться с судьбою, платя за двоих,
за право – держать эти руки – в своих,
за каплю былого, за голос и взгляд,
за каждого слова живительный яд!
За эту благую небесную весть.
За право – как роза, взорваться, расцвесть.
Чтоб голову было – куда приклонить.
Чтоб душеньки заживо не хоронить.
Сразиться с вот этой скупою судьбой,
сразиться с тобою, сразиться с собой
за право – прожить, как одна – не могу:
пылающей розой – в январском снегу!
* * *
Столько слёз – и только голос
в мёртвой трубке телефонной…
Только тень и только тема…
Остальное – сквозь окно
белизна без укоризны,
дня бескрайняя равнина –
без конца и без начала
ледяное полотно.
Но на то тебе и губы,
но на то тебе и руки,
чтобы в этот белый полдень,
в эту стужу, в этот ад –
как из тюбика тугого,
выдавить из этой муки
охру, сепию, а надо –
и кармин, и изумруд.
диалог
-Пройдёт весна – всё будет легче…
-Пройдёт весна – всё будет – лето…
А мне туда и выйти не в чем:
ни сил, ни туфель летних нету.
Весна пройдёт – как обещанье…
Как всё нездешнее проходит… -
На выход. С нищими вещами.
И ничего
уже
не будет.
* * *
Этот райский майский день,
эту зелень, эту тень,
эти в трубке – будто окрик:
«дева! тулово надень!» -
теплохладные слова,
не сшивающие шва
между жаждою и жаждой,
буду длить, пока жива.
Буду зреть, пока дано,
это яркое окно –
с раскадровочкой нездешней
купидоново кино.
Не забуду, хоть убей,
этих белых голубей,
это облако вполнеба –
голубого голубей.
Эту клетчатую твердь.
Эту смелость.
Эту смерть.
* * *
Негодной ягодою в рыночном ряду,
незрелой смоквою в Отеческом саду,
я это временное время проведу,
покуда пропадом совсем не пропаду. –
В чужой горсти, в чужой гортани, в черноте
чужого чрева, как Иона – во ките.
Зане и очи – те, что зарятся, - не те,
и те уста, что отверзаются, - не те.
А те, что те, - хоть и отечески-нежны,
те в люльке лет мимотещи обречены. -
Ещё ощупывая терние древес…
Ещё сощипывая листвие словес…
* * *
Ты окстись и не трогай руками
то, что выпестовано веками,
сердобольным отцежено сестрам
затяжною Троянской войной.
Разве – там, где потрафила дева,
где надорвано некогда чрево
коготком ее, праздным и острым,
за суровою нитью двойной…
И терпи. И в атласное ушко
не труби за себя, белошвейку.
Вены вскрой, прогуляйся в окошко,
в петлю влезь – а не надо, не ной.
Ибо это – чужая игрушка.
И не срежешь незримую шлейку,
что надета на львиную шейку
многорукой
земною
женой.
* * *
Ипполит, Ипполит! Болит!
(М. Цветаева)
…Ибо вечно один. Ибо недосягаемо сам.
Даже там, где родство скреплено седмерною печатью.
Даже там, где сняты все печати с судеб, даже там,
где все тварное слито в одно неземное объятье.
Попирая столпы бытия, где б с тобою возлег –
будто б кинул пятак, истязуя сердечные недра, -
твой изнеженный отрок, тобою возлюбленный глюк,
твой несбыточный друг, - о, безумная старица,
Федра!
* * *
Тропа - а никак не пройти.
Позариться - это пропасть.
В конце потому что пути -
Родник - а никак не припасть.
Лужок - а никак не ложится.
Очаг - а никак не разжечь.
Дружок - а никак не ужиться.
Херувим.
Огненный меч.
* * *
Не пробраться сердцу
к сердцу на земли.
Затворили дверцу.
Ключик увели.
Потому и бьется
в крике “отвори!”.
Потому и льется
кровушка внутри.
Потому и ночи
темные длинны.
Потому и очи
ясные темны.
Потому и руки
тянутся - обнять,
а потом и муки
крестные принять.
Никуда не деться,
милый человек.
И не перепеться
песенке вовек:
“Ты постой, постой,
красавица моя!
Дай мне наглядеться,
радость, на тебя!”
* * *
Сонет о том...
(И. Ануфриева)
Сонет о том, как ноет и саднит
минувшее, беспечное вначале.
О том, мое дитя, в какой печали
сегодня сочиняется сонет.
Как две звезды взошли среди тенет,
и в унисон их чаянья звучали,
и годы ничего не означали
для той любви, которой больше нет.
Но иногда полуночною тенью,
подвластная земному тяготенью,
когда, стекая, млечная стезя.......
____________
Не надо. Казнена Антуанетта.
Сонет о невозможности сонета,
где даже просто свидеться - нельзя.
* * *
Боже правый, доколе, доколе,
изнывая, взывать: отзовись! -
из опальной обители боли
в эту неумолимую высь,
в лучезарность ее безучастья
распахнув до отказу окно,
там, где все - обещание счастья,
но - увы! - не оно, не оно!
мартовская элегия
...А счастье было так возможно,
так близко!.. - скажешь - и - солжёшь.
И в стопку сложишь осторожно,
и ниткой свяжешь аккуратно,
и в топку кинешь, и сожжёшь
плоды амурныя химеры,
тома рифмованной муры -
тому реальные примеры,
что не сподобишься обратно,
что выбываешь из игры.
И выйдешь из дому, и дыма,
и обожаемых тенет
туда, где тема несводима
ни к ним, ни к имени (вестимо,
не упомянутому, нет),
туда, где всё цветно и разно,
и не сливаются слова
в одно созвучие “завишу”;
пусть в алом пламени соблазна
ещё пылает голова,
но всё - от звёздности над нею
до вешней свежести шальной
тебе покажется важнее,
и основательней, и выше
необоюдности больной.
И побредёшь, едва живая,
в уже рождающийся день,
и до угла, и до трамвая,
уже всерьёз исцелевая,
проводишь тающую тень...
* * *
Это было: шалая полоса -
за кормою, на скулах – морская соль…
И пылали Алые Паруса.
Но не дева – была – Ассоль…
И не пола мужеска – Капитан
(поволока ланья, соболья бровь)…
И не воды пели под килем там,
но твоя ж торопела кровь.
И не выплыть – было – из Декабаря
Несудьбы – пусть и брезжили берега
(так немирны были её моря
и кромешны – её снега,
своенравны – волны, дурны – ветра,
да багровы – сполохи на щеке)…
И - дотлели райские колера.
И - истаяли вдалеке…
__________________
…И тиха вода – а поди – войди;
что уплыло – вылови, улови!..
Ведь оно – не вилами – на воде –
К а р а в е л л а м и – Н а К р о в и!
Но одно – останется: Полчаса
Довесны, будто Божья – душе – роса,
да твои усталые словеса –
словно Алые Паруса.
* * *
…А было: перо золотое в горсти,
величие замысла, чудо – пути,
влекущая даль и зовущая высь,
и чьё-то: ау! и своё: отзовись!
Ни зги не осталось – одна синева…
И жизнь – безусловно, бесспорно права.
И несокрушима её правота.
И даль завораживающе-пуста.
И, видимо, больше уже не спасут –
ни слово чужое, ни собственный суд.
И канет в мятущейся мути морей
кораблик бумажный надежды моей…
И некому выпалить: сжалься, спаси!
И некуда – выплыть.
Но в этой связи –
быть может, когда-нибудь – около той,
полуденным светом совсем залитой,
прибрежной песчаной слепой полосы,
травы шелковистой, жемчужной росы,
той козочки млечной на том берегу,
бредущей туда, куда я – не могу,
вот эта шальная волна за кормой
прибьёт
королевский
окурочек мой!
* * *
Ни вкрадчиво рисующийся Китеж,
ни очень живописный бурелом,
откуда ты догадливо уходишь,
в твоём сомнамбулическом былом, -
не повод - к промедлению: не враг, нет, -
причиною - крутое шапито
(и обернёшься - да уже ничто
в тебе от этих проводов не дрогнет),
бродячий цирк, театр передвижной
одной гордыни, некогда родной,
уже чужой, уже рулящей дальше...
И нет невыносимей этой фальши.
послание к Т.М.
...И я - Сердечная Война.
(И. Кукулин)
Былое - кто его поймёт!
Там всюду - полумрак.
Какой-то миг, какой-то мёд...
Какой-то тёмный фрак
(непроницаемый оплот
темнейшей из монад)...
И что-то тающее - под...
И тающее - над...
И что-то вящее, - как связь,
влекущая к устам, -
но норовящее - насквозь...
и тонущее - там... -
В душе, как пламень всемогущ,
сжирающее ложь;
не обещающее кущ,
карающее сплошь;
её грозящее - известь,
имеющее - сместь;
не утешительную весть -
осмысленную месть
несущее, как высший суд,
в любой её зазор;
её пустующий сосуд
взрезающее: взор...
Когда не глина бытия,
но суть обнажена... -
_______________
Основа инобытия.
СЕРДЕЧНАЯ ВОЙНА.
Рачение день изо дня -
обрадоваться где б.
Андрогинальная грызня
в розарии судеб.
Возня, не знающая сна,
над лестью лепестков.
Малина. Вечная Весна.
Халява хоботков.
Лафа, пока не перекрыл.
Нирваны симулякр.
Тире - посверкиванье крыл,
выкручиванье чакр.
Тире - оцеживанье жил,
засаживанье жал. -
Чтоб безнадежнее дружил,
нежнее унижал.
Гнездо интима «сделай сам»,
где сроду не живут.
Неосязаемый Сезам.
Осиный Голливуд.
Бордель. Эротово жерло.
Де-cадов хоровод...
_______________
Но - отболело. Отлегло.
И - минуло. И вот -
уже отчётливый разор,
ссыхающийся сор
среди пустых каких-то сот -
оставшееся от... -
на тьмы морфем, азы цезур
разъятый парадиз...
какой-то узкий коридор,
уже ведущий из...
А то - пылающее в лоб,
лепечущее - лип, -
так это - памяти поклёп.
Тщеты видеоклип.
_______________
...А там ещё - была свеча.
И лоджия в плюще.
И я любила москвича
в гарольдовом плаще…
пять об одном
1.
Согреться шалью, а не взглядом.
Лисою, вязаным жилетом.
Войти в тебя не этим адом,
а деликатно - флажолетом.
Натренированною трелью,
тишайшей сапою повтора,
а не свихнувшеюся дрелью,
покрывшей красной акварелью
декор и деку визитёра.
Не жутью холода и жара,
аранжированною грубо, -
безмолвной мукою бекара,
простою паузой до гроба.
Чем отшивая очевидца,
в пустое зеркало смотреться.
Трястись от холода, трезвиться.
Уже без умысла - согреться.
2.
Снега, родные мои, которым
уже не сойти, сдаётся...
Вокруг - валькирии сводным хором...
Откланяться остаётся,
узрев сквозь веки, как сталь сверкает,
как быстро бинт намокает...
как кровь свыкается, отвыкает,
по капле в грунт утекает...
как хрупки лары, вертлявы сваи
эротова сумасбродства...
в поля покоя переплывая
великой рекой сиротства...
дозрев, что жизнь, мои дорогие, -
сугубая хирургия.
Где губит не отказавшая почка -
опоздавшая почта.
3.
Нишкни кривою путеводной,
хана доканывать коней!
Стакан воды водопроводной -
нужней.
Покинь отравленные реки
и подсадные берега.
Гляди, обуглены навеки
снега.
Крови о крошево дороги,
ища оставшуюся треть -
сквозь дыры смертныя дерюги
узреть
в культе безрукия Венеры
её бикфордовы дары;
как перемрут её химеры,
миры.
_______________
В садке божественной путаны -
визг олимпийской мелюзги...
И обессилены титаны...
Беги.
4.
Полноте жить во лжи,
ползати вдоль межи...
Не оставляй щели.
Комьями завали.
С верою в два перста
в перстью набитом рту.
С кротостию крота
пестуя слепоту.
Нишу беря горбом.
Мордой буравя грунт.
Ощупью, наобум.
Осознавая: бунт.
(Выучившись сперва
навыку - выживать,
мужеству естества -
не сосуществовать
с худшею из подстав -
жалостью холостой).
С пеною на устах.
С песнею под пятой.
Царствуя вне игры,
околевая тут, -
не покидай норы.
Если нужна - найдут.
5.
Что делала в тумане дней? -
Ждала и пела...
(Цветаева)
О, пленница бессрочного пленэра
(трепались все - никто не торопился),
о пифия, бредущая понуро
по краю утопического пирса,
Офелия под гирею пудовой,
Ассоль, переодевшаяся Евой!
О, женщина, глядящаяся вдовой,
по сути же - оставшаяся девой!
Спроси себя - не благ ли Иегова,
мол, не в бреду ль Тому противоречу!
Быть может, семя замысла благого -
отсутствие Идущего Навстречу
(хоть остальное выписано сносно
рукою неземного мариниста)...
И втуне ожидаемое - гнусно...
И ныне досягаемое - низко...
И кутаясь в терпение, как в саван,
благослови преискренне и присно -
и грусти немигающую гавань,
и преданности пристальную пристань,
и с привязи срывающийся ветер,
и каменное это изголовье,
и тьмы словес, сливающихся в эти:
я жду тебя - высокое сословье!
Бо не презрехъ Отец Своё созданье,
и, может быть, единственная дверца -
вот это затяжное ожиданье -
в чермную хмарь истерзанного сердца,
куда в конце страстного карантина,
когда - мы и не гадывали сами,
влетит-таки шальная бригантина
под алыми, как рана, парусами.
* * *
...Это проходит: объятия настежь,
липы, июль... и уже человек -
не человек, а живое ненастье:
вьюжит из уст, моросит из-под век...
Слипшийся ворс, индевеющий ворот,
стужа, сквозящая из рукава...
Сам себе изверг и сам себе ворог:
поступь тверда, да тропа рокова.
Ликом - Архангел, а грезит – о Звере
(свита немыслима, вид небывал).
Мглой грозовою врывается в двери.
Смотрит наотмашь, язвит наповал.
О, для того ли из ада взывали
Ула, Евлалия, Аннабель Ли
в дебрях у Обера, о, для того ли
лица пылали и липы цвели,
чтобы колечко с умершего пальца
жгло и велело - не жить, а жалеть,
чтобы гнала отовсюду скитальца
несовпаденья нелепая плеть,
чтоб ему, загодя вооружаясь
чуткою тростью, неведомо где,
словно слепому, бродить, отражаясь
тенью согбенною в гиблой воде,
чтобы потом одичавшею кожей
слиться с вот этою волглою мглой
мокрой материи в тёмной прихожей,
с мёртвой возлюбленной, с болью былой,
чтобы, как с вещею, с голою веткой,
немо мятущейся там, за окном,
вечно беседовал юноша ветхий
в платье неглаженом, в тапке одном!..
* * *
Почтоже, корень Иессеев,
живешь в обличии изгоя
и сеешь, вроде бы, благое,
а после жнёшь, чего не сеял,
и ждёшь плода благоразумья,
а наблюдаешь увяданье, -
неутешительны раздумья,
поскольку это - мирозданье,
где небеса чернее сажи,
мертвы воздуси, горьки воды,
неубедительны пейзажи,
невразумительны погоды,
несвоевременны событья,
непозволительны объятья,
не сверясь с датою отбытья,
не истребив лицеприятья,
где никогда, как ты ни сетуй,
как ни влеки туда лицо ты,
не снизойдут к тебе с беседой
осведомлённые высоты,
и в этой скудости бесплодной
уничтожение бесследней
уже решительно бесплотной
любви и, видимо, последней.
* * *
Куда как лучше без гордыни,
без ратных подвигов её,
каким ценою - хрип в гортани
и самозванства забытьё.
Навеки уходя с арены,
уже в цепях, уже слаба,
она смиряется смиренно
у позвоночного столба...
(Т. Милова)
...И ты - когда была бы вправе,
когда б не белое в крови, -
о, что ли, доблести, о славе
могла б... о жизни, о любви...
Когда б не капало сквозь перья,
когда б не дорог человек
в радушной глине межреберья
застрявшею уже навек
трансцедентальною занозой.
Когда б могла противостать
сутулой зависти Безносой
его осанистая стать.
под занавес
1.
Уходя, уходил, не врал.
Видно, воля была стальной.
На пожарище за спиной
даже издали не взирал.
Был и на руку, видно, скор.
Из-под носа весну увел.
Что до музыки - перекур.
Не до музыки, Иувал.
2.
Смолкла скрипица, не взыщи.
А футляр - не туда попал.
Все, что пело в ее нощи, -
это ставень в окне скрипел.
Да свистал по щелям сквозняк.
Да бряцал на двери замок.
Не названивал. Не возник.
Перемыкался. Перемог.
3.
Где приклеилось - отодрал.
Где противилось - обуздал.
Поприжало - переиграл.
Жалко, с датою опоздал.
Вся конкретика типажа
порастрескалась к январю.
Да и струны поела ржа.
Сдохла скрипица, говорю.
4.
Ты не жди от нее рулад.
И струны не рви сгоряча.
Видно, взять ее в оборот, -
не обучено - скрипача.
Вон, и Питерское шоссе,
да с той самой с чумной весны,
зеленеет тебе на все
на четыре на стороны.
5.
Ну а чтобы музыка сфер
да до самых до похорон
не гремела бы, например,
да со всех с четырех сторон,
да оттолева день-деньской
не сквозило б - заткни дыру.
И не надобно никакой
польки-бабочки на ветру.
* * *
Живёшь, как Золушка в ТV,
в глухой покорности судьбе,
в её прицельной нелюбви,
в её нетопленой избе,
не без истерики терпя
её незыблемый аутсайд,
её кухонный полтергейст
и заоконный чисто-тайд,
её игривый полумрак,
её суровые ветра -
чтоб a tout prix мело, мело,
мело - до смертного одра,
чтоб до доски до гробовой
[спокойной ночи, малыши!]
свеча горела на столе -
как на помин твоей души...
________________
А надо [только-то! не зря ж
рука от борзости дрожит!] -
с заглавной - «Золушка бежит...» -
солгать. И Золушка – бежит.
реминисценция
Если правы - эта музычка в кафе,
эти шпилечки и эти галифе,
эта клиника, её парад-алле,
эти джипы, ламборджини, шевроле,
эта простенькая матрица и мрак,
эта бабочка, украсившая фрак,
это время, где немерено - нулей -
значит, мы с тобой не правы, Апулей.
к офелии
Назад! в прихожую! вон в ту –
с разбегу – в дверь! лицом – в метель!
напяливая налету
пальто, слетевшее с петель!
оставив статике - в пандан
лихой патетике её -
её парфюм, её бонтон,
её махровое враньё! -
Назад! в юдоль! в её аид!
в её сухой бумажный ад! –
из этой фэнтези флюид,
токсикомании монад! –
где даже в зной – минусово, -
туда, на самое на дно!
где сроду рядом – никого!
где одиночество одно! –
чтоб век выуживал у той
старлетки с придурью крутой
её продвинутый сенсей
хотя бы точку с запятой,
как некий гений записной,
в онтологической тени
слезя над буквою больной,
стеня – о нимфа, помяни! –
вперяя, с горем пополам,
с тоски съезжающий чердак
в благоустроенный бедлам,
в неувядающий видак!.. –
___________________
Пускай покинуть не дано
судьбы сугубый зоосад –
как хошь – хоть бульником – на дно, -
но – обязательно! – назад.
июльская элегия-2
Едва перенося полдневный зной,
спроси себя - воистину ль тепло ти,
когда душа, в заложницах у плоти,
сомнительной обители земной,
за этими тюремными стенами
до гроба голосить обречена...
И никому на воле не слышна
симфония ночных её стенаний...
Где не прервать и неге единенья,
хоть набело судьбу перепиши,
оцепененья маленькой души,
великого её оледененья... –
__________________
И это - неизбежная расплата
среди лазури, зелени и злата
предательски пылающего лета
за то, как пламенела в феврале та.
nocturne
...Всё безутешней, всё бессонней
(-Сестра, Невеста!),
сметая памяти осенней
пустые гнёзда,
желаний высохшие крины,
былые кроны,
признаний выцветшие руны;
врачуя раны, -
Ветра Предельного Сиротства...
И - седы, сизы
(так только волосы струятся
и только слёзы) -
стезю бесстрастия даруя
до катастрофы -
Утраты Сумрачные Струи...
И эти строфы.
нечто
Неуловимо.
Неощутимо.
Неизреченно.
Неотвратимо.
Непостижимо.
Неизмеримо.
Недостоверно.
Неоспоримо.
Несокрушимо.
Неодолимо.
Ненасытимо.
Неутолимо.
Неукротимо.
Неугасимо.
Немилосердно.
Невыносимо.
Недолговечно.
Неудержимо.
Невозвратимо.
Недостижимо.
Неизгладимо.
Невосполнимо.
____________
И что это было –
необъяснимо.
любовь
1.
…Десятилетьями зависая
в коварном её раю,
самозабвенно живописуя –
как дом – её полынью,
какою бы лестью ни облекали,
кто сласти её взалкал –
но воды Леты – в её бокале.
И я – осушу бокал.
2.
Е.В.
Она мертва. Мы с нею квиты.
Но как она изнемогала
под оркестровые сюиты
божественного Иоганна!
Как сплошь без умолку болтала,
чтоб не шепнуть: замри, мгновенье!
Как непритворно трепетала
на сквознячке возникновенья!
Как долго длила (много дольше,
чем это ныне объяснимо)
своё чудовищное dolce
и неминуемое мимо!..
…Но боль, что сделаться грозила
моей сердечной Хиросимой, -
приобняла, преобразила,
и стала вдруг – переносимой…
И ныне музыка – не с нами.
И всё, что, в сущности, осталось –
нести, как маленькое знамя,
неисцелимую усталость.
И жить с открытыми глазами.
И с детской скукою сражаться.
И танцевать в безлюдной зале.
А в зеркалах – не отражаться.
* * *
Что в этой сутолоке тел –
одна душа, без тела!..
А ведь и ты – не так хотел,
и я – не так хотела:
в руке б – рука, до райских врат, –
воскресшей Беатриче…
Но робки руки были, брат.
И редки были встречи.
А между тем – уже века,
в неслыханнейшей сини,
какие плыли облака
и птахи голосили!
как сберегали от беды
всевидящие своды,
благоуханные сады,
сияющие воды!
как бесновались – от души –
божественные грозы!
И – видит Бог – как хороши,
как свежи были розы!
___________________
…И было утро, день шестой –
цвело, слепило красотой…
А стало – мраморной плитой
да траурною урной
в одной могиле золотой…
Пера забавою пустой.
Писчебумажною тщетой.
Мурой макулатурной.
* * *
Когда б вы знали - из какого сора...
(Ахматова)
Повествуя с неслыханным лоском
о величии блудной любви,
пленена неземным отголоском,
подогрета пивным переплёском,
уповая на склизком, на плоском
устоять, аки храм на крови,
увязая в кладбищенском дёрне,
культивируя сорную дрянь, -
о, не медли, не дли живодёрни,
отсеки смертоносные корни,
и очнись ото сна, и отдёрни,
как от пламени, алчную длань!
Ибо кроме как собственно топать,
то есть, собственно, темы ходьбы
(без обузы - эпитеты сыпать,
при отсутствии выбора - выбыть)
ничего тебе тут не надыбать
у твоей беспощадной судьбы.
два об одном
Елене Лапшиной
1.
Не только бездна воздуха и воли,
да полнота неизреченной боли,
да три ребра, торчащие тощо…
Да нарожденье нового рассвета
(для новых войн)… Увы, не только это –
но что-то и мучительней ещё:
тревожный вой, кружащий по округе
(о вечности уже – не о супруге,
в ещё земной и обратимой мгле)
на той войне подраненной волчицы,
не из ключа испившей – из ключицы…
И давшей ровно столько же – земле…
2.
Мы так умели – ошибаться!
Найти губами неродное,
слепыми лбами расшибаться
об это бренное, больное,
да кровью, свёрнутою в строки,
платить адамовой хворобе, -
природной робости в остроге,
ответной грубости во гробе…
Цвести отвагою даренья
и белизною бесполезной…
Пить, как амброзию – презренье…
Петь, как над люлькою – над бездной…
И – хоть и сил уже немного,
и в ранах - женственная глина,
но это – верная дорога
до Истинного Властелина.
к адаму
Ольге Татариновой
Выбора твоего – “будь!” –
не ребра твоего – тварь.
Если ты – путник, то я – путь.
Если ты – узник, то я – дверь.
И рассвет – если ты – взгляд.
И ответ – если ты – слух.
И беспамятства месть – вслед –
если ты слаб, слеп, глух.
мадригал
Мужи – уж не мужи, скорее – музы,
и девы воспевают их черты:
их влажные ладони, как медузы,
просительно распахнутые рты,
их вещмешки, бесцветные ботинки
и сплошь полуживые свитера,
не задевая хлипкой паутинки
обратной связи лапкою пера,
несбыточной надеждою томимы,
как водится, с цигаркою в устах,
вне фабулы, помимо пантомимы
самозабвенно стоя на местах.
requiem
1.
Тебе б, как Сафо, - о любви - да иссяк голосок.
И стола уже не сидит, и седеет висок.
И сила твоя утекает, как влага в песок.
А сдача с купюры в горсти - как намёк Рулевому...
И день ото дня филигранней твоё мастерство -
по краешку рая бочком обойти божество,
ничем не встревожив скучающей тени его...
И чутче персты, и нежнее резьба по живому...
2.
Пускай алчба со временем острее, -
мертвее плоть, медлительнее кровь…
Да и душа, старательно старея, -
уж не Рахиль – отверженная Руфь…
Об остальном, о боль моя, - ни слова.
Не изнуряй пера, не пламеней.
Из полумглы безлюдного былого
не выкликай застенчивых теней.
Они придут – бесцветною толпою,
прозрачной ратью - как ни хоронись…
И подойдут, и твёрдою стопою
пройдут насквозь – как некогда – и днесь.
И отойдут отзывчивые братья.
И – видит Бог – почувствуешь и ты
Небытия радушные объятья,
oбщительные щупальца Тщеты.
И просифонит вечностью увечной
дрянную глину бренности земной
Беспамятство, нахлынувшее встречной
и тонущему внятною волной.
И Песней Песнь (без главного куплета),
с опаскою ответного дуплета,
piano, pianissimo, fermato
прошепчет вспять взволнованный солист.
И унесёт услужливая Лета -
как бы эрзац обратного билета
с расплывчатой текстурой компромата -
осиновый вращающийся лист.
3.
...Слова бессвязные ронять –
как душу хоронить….
(Настолько некого обнять
и некого винить
среди витающих над ней
уклончивых теней...)
Всё безнадежней и нежней,
безадресней, темней... –
Вполне бесцельные, вполне
бессильные слова -
КАК ТЕМ, ЧТО УМЕРЛО ВО МНЕ, -
ПОЭЗИЯ ЖИВА.
p.s.
...Ибо my love, my love, -
лира, чей глас - глух.
Сутолока слов.
И никогда - вслух.
Сколь ни тяни рук -
это всегда - речь.
Судорога строк.
И никогда - встреч.
Таинство ли, штамп,
правь или не правь, -
это всегда - ямб.
И никогда - явь.
Чтиво, читай. Чья
тема (томов - тьмы) -
это всегда - я.
И никогда - мы.
…и реквием
Бесплодно, други, – брести за мною,
слепя дарами:
в муку смололо, снесло волною,
смело ветрами…
черты размыло, следы застлало,
уста связало… –
Смирило Время. И даже слёзы
с лица слизало.
Разуло очи, разъяло руки,
персты разжало.
– Свершилось, други – что, жизнь дожжа,
естество стяжало;
про что построчно (никак не реже)
слова вещали:
она уходит - сквозь эти бреши,
провалы, щели…
И как ни льётся в её инферно,
ликуя, лето, –
одно Безвременье достоверно
и только это:
её Эллады декор суровый,
утробный трепет…
Река Утраты. Багор багровый.
Загробный рэкет.
Где дольней неги скупую ссуду,
былое рвенье
ничтожит низостью, отовсюду
сквозя – Забвенье.
И глину нежитью ледяною
до днища нижет,
и в душу лезет волной дрянною,
и туфлю лижет.
_____________
И, видно, нету того рапсода –
среди распада
воззвав «живи!» – не пропасть из вида,
известь из ада.
* * *
Гляди, как нежится в недрах сот
иллюзий медок блажной!
Но где же, книжица, адресат,
достойный хотя б одной!
О ком не совестно, вопия
ко Господу, рук воздеть.
В сиротской люльке небытия
лежащего – углядеть.
Как перл из раковины изъять.
Водою живой облить.
Во тьме беспамятства отстоять.
Именем наделить.
У здешней немочи, немоты
оспорив его курсив.
В созвездьи Взгляда, в созвучьи “Ты”
свои же собственные черты,
как в зеркале, воскресив.
* * *
Увы тебе, Весна, искавшая ходы
в зимующей земле, хотевшая цветенья,
пускавшая ростки запретного хотенья
сквозь вечной мерзлоты убийственные льды.
Где, крепости зерна и корня вопреки,
сникали упованья слабенькие стебли,
и вяли оживленья листики, и гибли
бутоны нежности и ласки лепестки…
Но пусть остры ветра забвения, кося
остатнее быльё, и скорбь твоя безмерна, –
история любви твоей – уже бессмертна:
не выжила – во льду.
Но высказана – вся.
* * *
Повеет высью... Ввяжешься, взовьёшься,
спеша на зов заоблачной блесны...
И - что уж тут... - осваивайся, ёжься
на скознячке нездешней новизны.
Сиди себе и впитывай, как вата,
забвения живительную взвесь
и сколь оно ничтожно, и чревато,
и суетно - оставшееся здесь.
И свесив ноги с божьей антресоли,
рассматривай земную хохлому,
взрывоопасной доремифасоли
уже не адресуя никому.
А взблазнится последняя нелепость -
иллюзию опоры обойти,
и оперенье выпростать, и выпасть -
не медли, дефективная, - лети.
собратьям по перу
Ликующая голь!
Коль жизни нет - глаголь!
Vivat, мои парнасцы,
дражайшие шуты!
Мечты оруженосцы,
повстанцы Красоты,
избранники Киприды,
соратники харит,
блажные кифареды
(в гробу - заговорит!),
обиженные боги -
фортуны за бортом,
детсад на центрифуге,
на выезде дурдом,
строптивцы, себялюбцы,
прожорливая рать,
из барского из блюдца
дерзающая брать,
спесивцы, песнопевцы,
разборчивая голь!
Должна ж перетерпеться
разгарчивая боль
и с тою расквитаться -
на ком её венец!
И очень может статься -
позволит, наконец,
гадательного знанья
пленительная жуть
по ниточке изгнанья
туда перебежать,
где - Музы, sostenuto! -
прослушаться должна,
как Лунная Соната,
Не Наша Тишина,
и - что всего дороже -
пронзая небеса,
знакомые до дрожи
земные голоса,
и - выделиться как-то,
где каждый - музыкант, -
и танькино бельканто,
и димочкин дишкант,
и где - хоть их и много,
но все они - одно,
и наше Одиноко
откроют, как Окно,
и скосит эпигона
(возрадуйся, Назон!)
божественного гона
живительный озон,
чтоб досыта дышалось...
И душу осенит
божественная жалость.
И нас не обвинит.
* * *
Есть страна – как чистая тетрадь.
Мы туда приходим – умирать.
Радостью приветствуя нездешней
вымыслов чарующую рать.
Не темно, не выморочно там.
И уже не холодно перстам.
Там и мы уже не одиноки,
ибо говорим – уста к устам.
Там ничто земное не нужно:
всё уже давно сотворено –
нега дня, неистовство сирени…
И туда распахнуто окно.
Там уже не просят: пощади! –
всей открытой раною в груди.
И звезда – туда ведёт, Адаме,
и тропа – проторена…
Приди.
р.s.:
Предпочетшего прянику – кнут,
а потом – потерявшего след,
расстояние в пару минут
растянувшего в тысячу лет,
устрашившегося – обнищать,
повернувшего на полпути –
и прощаю, и буду прощать –
до семижды семидесяти.
И любые долги отпущу.
Но - пришедшего, чтобы уйти, -
я тебя никогда не прощу.
Ты, пожалуйста, это учти.
приветствие
Тебе, врагу любой пустоты,
пою изо всех пустот…
А ты и не знаешь, что это - ты.
Думаешь, это - тот,
чей и доныне длань леденит,
ко Господу вопия,
бульничек сдобный, съестной гранит
с обочины бытия?
Тот это - думаешь - редкий гость,
иже - (сквозь жатый шёлк,
алую глину, белую кость) -
видно - откуда шёл
(волочащееся крыло,
всё - не как у людей...):
как сквозь вымытое стекло -
Город Изгородей.
Улицы, выстланные лузгой,
стонущие кусты.
Веером – этой, и той, другой –
стынущие персты.
Бижутерия фонарей
вместо «приди и виждь».
Межсезонье. Обрыв. Борей.
Вир. Летаргия. Дождь. –
Негодующая вода...
Сам – как уздой ведом...
(Ибо подлинная беда –
выдуманный эдем).
Тем не менее – фрак... Рено
новенькое... Неон...
_______________
Пусто. Холодно. И темно.
Ты это, а не он.
* * *
Их двое, что были со мной
в пустыне незримой одной:
Мужчина по имени Дождь,
Мужчина по имени Зной.
Один – как хозяин земной,
другой – как заоблачный вождь…–
Мужчина по имени Зной,
Мужчина по имени Дождь.
И каждый подзуживал: жаждь!
и чаши не ведай иной! –
и тот, что по имени Дождь,
и тот, что по имени Зной.
И каждый: любою ценой,
что можешь, - настаивал - даждь! -
и тот, что по имени Зной,
и тот, что по имени Дождь.
Я прочь уходила - ожить…
Но шли неотступно за мной
два стража – по имени Дождь
и (реже) - по имени Зной…
И так и текли мои дни –
Водою, объятой Огнём…
______________
…Но деву спасли - не они.
…Но – смею ещё – не о Нём…
две молитвы
1.
Отсутствующий, Скрытый от очей,
Единственный, отчаянно-ничей,
сретающий от ночи до утра
прельщения суровые ветра
прещения незримою стеной –
и тем одним – неслыханно-родной,
всевающий надмения на дно
доверия горчичное зерно,
увидевший рабыню – госпожой
и – всё ещё! – решительно-чужой,
взывающий из каждого, кто жив,
как бешеное кружево – вскружив
седеющую голову мою,
с великой властью, мрака на краю,
шепнувший деве: тавифа, куми!
(девица, встань!) –
пожалуйста, пойми, -
три лета (или - около того)
плутая где-то около того
безоблачного, ангельского дня,
слепой лазури, горнего огня,
по стебельку ползущего жучка,
нездешнего, сквозного сквознячка,
грибного, долгожданного дождя, -
ища – и никогда не находя
единственного, ясного пути, -
что я н е в и ж у – к а к к Тебе придти!..
2.
Бездна бездну призывает
голосом водопадов Твоих...
(Псалтирь)
Увы, долги мои несметны,
дела – скудельны…
и непростительны, и смертны,
и запредельны…
Увы, давно меня пленило
тщетой земною…
И я куда б ни семенила, –
она – за мною…
Погребена в её трясине
былая сила…
И я сама себе, о Сыне,
невыносима.
Земля родства не забывает,
с лихвою вземлет…
Но Бездна Бездну призывает –
и та ей внемлет.
акростих
Эта – заснеженная – весна –
самая главная (ибо в ней
тайная нега заключена,
связь времён, сердцевина дней),
самая в ангельский вертоград
верная дверь, и она же есть –
самая твёрдая почва, брат –
вечная верность, вечная весть.
Только – не оброни Креста,
не сдайся, не то и воскреснем – врозь! –
Брось всё, чем жив, – в полынью листа.
Креста – о, не оброни, не брось.
финал
О, ты любил! – Но несопоставима
соломинка – с искрою херувима,
усталости сухая береста –
с лавиной изнывающего зноя,
где и окрест – пожарище сплошное,
и дочерна обуглены уста.
Пусть жаркой птицей жизнь из праха рвётся,
и эта мука – музыкой зовётся,
но ни строки про это не сложить
на языке земном и человечьем.
И – некому, и незачем. И – нечем
уже дышать. И невозможно – жить.
И остаётся – тенью называться,
и, отставая, – рядом оставаться,
и мощно, оглушающе молчать.
Как золото июльское – в зелёном.
Как на лице, навеки изумлённом, –
Супружества незримая печать.
* * *
...И парили Архангелы над объятьем двоих,
играя радужным опереньем, крылами чудными шелестя,
и душа моя пела вместе с ними некий небесный,
незабываемый, сумеречный хорал,
и звучала над нею рапсодия горних сфер,
и вся жизнь была - ликованье, и Песней Песнь
сама собою складывалась и лилась
несказанной хвалою Небу из бренных уст,
и сама я себе казалась ангелом во плоти
и была готова за это целую жизнь отдать...
...А сама эта жизнь не складывалась, и в ней
безблагодатно было, маятно, и никак
не сводились концы с концами, не клеилось ничего...
И тогда поняла я, что это - чужая жизнь.
Что в чужую участь вошла, как к себе домой.
(Ничего не значит, что ключ подошел к замку:
дверь и вовсе, как оказалось, не была заперта).
Что чужой сокровищницы коснулась, чужой Эдем
посетила с черного хода, как тать в нощи...
...А еще поняла я: где-то среди теней,
очертаний, огней вечерних, волнующихся дерев,
убивая годы в ожидании, невезении, ворожбе,
погибая от нежности отвлеченной, невеста твоя живет...
Неприкаянно бродит узкими улочками, вглядываясь во мглу
дымчатых очертаний, горестно обнимая тоненькие стволы,
не замечая огней вечерних, людских теней,
ища на ощупь - осуществиться,
не оставаться тенью, сочиняя себе лицо...
...И тогда я вернулась в свою семью, залатала брешь,
распахнула окна, полы подмела, полила цветы
и вошла, как река, в свое русло, и стала самой собой...
И тогда затворились хляби небесные, смолкла музыка сфер,
и туда отлетела свита бесплотных сил,
и сокрылись из вида ослепительные крыла...
И тогда, и только тогда моя душа обрела покой...
Ища на ощупь… осуществиться… смотрите выше
ища... -чего?..
* * *
Этот мир - это мир ослепительных встреч и утрат.
Остальное - сплошное метание sublimiori.
Посему полагаю - примат умозренья в миноре
по-любому честнее ворованной радости, брат.
И намного честнее - слепое труждание рук
предпочесть сочинительству благостной некой эклоги.
Потому что и боги, мой друг, потому что и боги,
потому что и боги горшки обжигают, мой друг.
* * *
Любила светло и любила кромешно.
Земное вкушала и горнее брашно.
Обличье любови воздушно, безгрешно,
а всмотришься вглубь - и становится страшно.
Сияла во славе ее наважденья.
Висела на древе ее состраданья.
Витала в эдеме ее нарожденья.
Рыдала во аде ее увяданья.
Внимала свирели и вторила меди.
Отведала меда, отведала яда.
Желала услады, алчбою объята,
и кроме нее ничего не имети.
Бывала любима, бывала биема,
рукою незримой незримо ведома.
Брела к Вавилону, ища Вифлеема,
бежала в Сигор и жалела Содома.
И вот, завершая поэму экстаза
раскаянья позднего вдовьею лептой,
отныне пуста, как разбитая ваза,
которую склеили клейкою лентой.
Откуда навеки изъята в июле
преступной любви золотая пилюля.
И мне, Соломоне, отныне не надо
ни меди, ни меда, ни далее - ада.
* * *
За стеной одиночества злы зеркала,
холодны изголовья у лож.
И неярки огни, чтоб виднее была
переимчивой анимы ложь.
Гдеже то ты Офелия, то ты Ассоль,
то Евлалия, то Суламифь,
а на деле - ты та обуявшая соль,
о которой умалчивал миф.
Ибо храмину Богу творя на крови
отреченья, не волею зришь
затяжную агонию дольней любви,
но по-рабьи, из страха - сгоришь.
Ибо крепко земную стезю возлюбив
и обиды в себе не убив,
как содомлянка та, озираешься вспять,
обжитое робея распять.
Посему и нацелено зеркальце-вамп,
и отныне даны тебе суть
это хладное ложе, мерцание ламп,
и занудный анапест, и маятный ямб,
и бессонница - не обессудь.
* * *
Девятая, предпоследняя казнь египетская, мгла,
не точию непроглядною - осязаемою была.
Так и твое сиротство, душа моя, Суламита.
Ига Его благого понеже не понесла.
Не восхотела бисера, не вспахала земли
сердца... Так стой со многими.
C теми, что отошли.
* * *
Покуда не стяжалась,
связуя естество,
божественная Жалость –
Прещения Его
покорною рабою,
с расправою – в груди,
неторною тропою,
как велено, гряди.
Одёжею – убога.
Неласкова – с лица.
Неведомого Бога
стопервая овца. –
Без имени и дома.
Как ветер и вода.
Уздой Его ведома
неведомо куда.
Татьяне Бек
...И душа, гробанувшись с высот,
расстоянье меж небом и вещью,
одомашниваясь, обживет.
(Т. Бек)
...Об этой бессвязной и суетной драме,
об этой ладье без названья,
в итоге прибитой дурными ветрами
к чужим берегам расставанья.
Читай - о любви, разумей - о расплате
в тюрьме риторической речи,
меж пряником льсти и ласкательством плети,
меж вещью и высью... короче -
о жизни. О чаше горчайшего зелья,
откуда отведав, уже ты
в любой новизне узнаешь без усилья
бродячие эти сюжеты.
И если ее виражи и рулады -
одно подражанье, не боле,
от самой постылой и пресной услады
до самой излюбленной боли, -
то проще, хлебнувши из маленькой фляги,
вписаться в Икарус полночный
и бодро проснуться в ее эпилоге.
И честно сойти на конечной.
rezume-1
И было мукою для них –
Что людям музыкой казалось…
(Иннокентий Анненский)
…Вот эта жизнь… Мерцание её…
Начало… Середина… Окончанье…
Её неотразимое враньё.
Твоё ненарушимое молчанье.
И давняя блуждающая боль,
за эту зиму ставшая несносной –
как болеутоляющего, что ль,
взаимности ища молниеносной.
И – сглаживая острые углы,
сужая поле зрения и слуха –
всё яростней сгущающейся мглы
уже неоценимая услуга.
И Красота, сводящая с ума,
в её врата входящая без стука…
И эта жизнь, которая сама –
одна сплошная Музыка и Мука…
__________________
…Поэтому – нанизыванье дней,
гляденье вдаль сквозь петельку Потери…
Поэтому – поэзия… Верней –
сплошь – начерно, в формате А-4, -
вцепившиеся сверстнику в плещо,
и в этот волчий век, и в этот частный вечер –
поддатенькие буковки, ещё
спешащие
сие
увековечить.
rezume-2
Е.Л., Т.Б.
В челне печали, в миру которому имя – amor
минуя артериальный Стикс и венозный Коцит,
живою плотью грели гранит, обнимали мрамор…
А если жажда одолевала – вкушали оцет…
Целили раны, сгрызали узы, срывали цепи…
Сводя просодию просто счастья до просто текста.
Тремя перстами крестили спины, стелили степи
наивных прописей, каждою буквою благословляя бегство.
А после, чопорно примеряя одёжу вдовью,
дряхлея в омуте зазеркалья (а были – девы!),
теряли годы и это звали земной любовью.
(А были – девы. А будто вдовы – рыдали: где вы!)
И – Боже правый, какою дрожью, какою дрожью,
какою болью неизреченной, какою болью
платили смерти – её безвременью, бездорожью,
её безлюбью, её надгробью, её подполью!..
Но – Боже правый, какою кровью, какою кровью
всё ж созерцали – какие крины, какие кроны!
врата какие, какие стены, какую кровлю,
в каком чертоге нерукотворном – за эти раны! –
в ладье победы, в легчайшей лодке очарованья
уже без боли минуя зримое и земное,
минуя мнимое, незабвенное, плотяное,
имея явное и иное, чему названья……
* * *
...В том самом столетьи, в том скверике самом,
где некогда боль не ждала исцеленья,
в том воздухе, тяжком от духа истленья
усопшей любви, а сейчас - невесомом,
где поздняя осень, убив упованья,
в лицо дорогое в истоме мученья
швыряла шальную листву расставанья -
твою откупную ветрам отреченья -
апрельской листвы колыханье сквозное,
и всюду какая-то райская сырость,
и все это связано с виду с весною,
но как-то не впрок и как будто на вырост,
и вряд ли тебе по зубам, горожанке,
такое ее расчудесное чтиво,
и не разрыдаться усилия жалки,
и ветрены ветви, и листвие льстиво,
и длится сладчайшая эта осада,
плеща лепотою о гулкую глину
пустого сосуда, ища адресата,
и силится слиться с тобой воедино,
и это не ради гиперболы вялой,
не реплики ради живет и взывает,
но ради какой-то любви небывалой,
которой во аде, увы, не бывает,
где ты, обладая бессмертной душою,
с которой и глина не ведала б тлена,
влачишь ее долу греховной мрежою,
и та, увязая в грязи по колена,
стопою слепа и собою убога,
и нету над нею Небесного Ока,
и, видно, давно позабыта у Бога,
и Он одинок, и она одинока,
но все эти меты Господня терпенья -
небесные сполохи, горние трели, -
все это отныне, навеки, в апреле
ее полыханья, ее песнопенья,
и это она, восходя от пустыни,
окутана миррою и фимиамом,
к Незримым Устам припадает устами
той самой весною, в том скверике самом.
Безвременно умершей крёстной
И.В.Д.
Среди неслыханной отрады
и несказанной синевы,
среди щебечущей природы,
среди лепечущей листвы,
среди сумятицы цветений,
сиюминутной и земной,
непритязательнее тени
повсюду следуя за мной,
на бечеву уничтоженья
мои нанизывая дни,
о, неотвязная дуэнья!
о, смерть моя! Повремени.
И может быть, за злостраданья
среди соблазнов и утрат
я не увижу увяданья
и затворенных райских врат.
И, может быть, в конце дороги
благая влага, vita nova,
на раскаленные уголья
ее терзаний пролита,
и уготована в итоге
ее безумия земного
душе прохлада Зазеркалья,
а не могильная плита.
* * *
По миру бродила.
Затупила посох.
Истрепала платье.
Стесала каблуки.
Рукава в росах
да репьи в косах.
Речи бессвязны.
Думы далеки.
Кочевала годы.
Коротала ночи
с вольными ветрами,
бросивши шатры.
Выстудила душу.
Выплакала очи. -
Не сыскала брата,
не стренула сестры.
Воротилась в хату
древнею старухой...
Затворила двери.
Вымела углы.
Сказывали люди -
уходила тихо.
Ангела видала
на кончике иглы.
* * *
От крупной аферы до мелкого беса -
довлеет работы рогатому боссу.
Железную дверь откажи у Собеса,
сиди себе дома, отращивай косу.
Не пудри лицо, не выщипывай брови,
не суйся в окно и не знайся не с теми.
И больше не сетуй о дольней любови,
о неге дрянной, о преступной истоме.
И самую душу сочти за пустое.
И вовсе умри окаянному миру.
И выруби, в вере, как столпница, стоя,
угодливый голос и лживую лиру.
И так искупуя лукавые лета,
менуя безумья незримые сети,
быть может, исполнишь Господня завета
легчайшую заповедь: будьте, как дети!
к душе
1.
Тебе бы, душенька, туда бы,
текущей подле, -
деяний агничьи стада бы,
где кущи, подле
шатров пастушеских пасти бы...
Да не пустили.
И жизнь, как поле перейти бы,
переползти ли –
без оговора, прикровенно...
Так не судьба ведь.
А безусловно и мгновенно
тебя избавить
от тяжести невыносимой,
как ты хотела, -
так может смерть. Но только - силой.
И - только тело.
2.
Ты жива ещё, моя старушка!
Неженка, батрачка, побирушка,
горлица версальская, сова
савская! Я вижу, что жива.
Так иди туда, где, паутину
парочью сметая, воедино
Божье “Жажду!” с нашим “отзовись!”
увязуя, выведено: ВЫСЬ.
Путайся в шелках её лазурных,
в залах лучезарных, иллюзорных,
в тишине безлюдных анфилад
неземной улавливая лад.
И внемли, и вволю изумляйся,
в мягкой мураве её валяйся,
зря сосредоточенно - не та ль -
в эту ожидающую ДАЛЬ.
Чей покров умно приподымая,
мусикийской музычке внимая,
как дитя, глазей во все глаза
в ту - неописуемую - за.
Чтоб до той Трубы, изнемогая,
ступицы судьбы не убегая,
петь, пока не сплавятся слова
в эти два: ещё уже жива!
на смерть друга
Владимиру Славецкому.
-Кто следующий, - спрашиваю я, -
по счету в этой очереди страшной?!
Обречена возлюбленная чья
от беззаботной девочки вчерашней
вдруг отшатнуться старою каргой
с нечесаными патлами седыми,
чтоб расквитаться с тою и с другой,
топя тоску в спирту, в табачном дыме?..
Кого беречь, скажи, кого жалеть,
как самого себя, и чтить, как Бога?.. -
Где слову глухоты не одолеть -
в ответ - иное, хлесткое, как плеть,
сердечную стрясающее клеть,
безмолвное, бездонное... –
ЛЮБОГО.
